21.04.2020 14:11
Сейчас наш институт занимается фундаментальной физикой: изучением поведения под давлением кристаллов, жидкостей и стекол, сюда же относятся компьютерные расчеты в той области, где мы не можем создать необходимые давления и температуры или что-то непосредственно измерить. Один из стимулов исследований — узнать, в каком состоянии находится вещество в условиях сильного сжатия: в недрах планет, звезд, например, в центре Земли, где давление составляет примерно 3,5 млн атмосфер. Такие давления можно создавать и в лабораториях — в объемах в несколько десятков кубических микрон.
Второе направление — фундаментальный интерес к изменению свойств вещества. Есть фазовые превращения, например, графит переходит в алмаз, это все знают. Но мало кто знает, что у обычного льда под давлением уже найдено более 15 модификаций: лед-2, лед-3 и так далее, все с разными структурами, свойствами. Почти все вещества при сильном сжатии становятся металлами. Кремний, полупроводник, переходит в металлическое состояние при давлении около 100 килобар и становится похож по структуре и свойствам на олово. Сера или кислород становятся металлами при давлениях примерно миллион атмосфер. Мечта физиков — получить металлический водород, для этого нужно 4–6 млн атмосфер, это близко к экспериментально достижимому пределу.
Примерно треть наших сотрудников по-прежнему занимаются синтезом новых материалов либо в интересах физики, либо для каких-то приложений.
О молодых ученых
А вот в плане молодежи ситуация в нашем институте разным причинам неудовлетворительная. Если раньше человека задерживало то, что было общежитие, служебное жилье, было все более или менее понятно про завтрашний день, я знал, что, если буду хорошо работать, защищу кандидатскую, потом докторскую, чего-то добьюсь. Человек был привязан к институту, науке. Сейчас иногородним мы не можем предоставить жилье. Единственный выход, если они поступают в аспирантуру при своем вузе, как-то решают жилищный вопрос и работают у нас.
Отличие от прежних времен также в большей мобильности студентов и аспирантов, они стали во многом взрослее, чем были мы, они более информированы: есть интернет. Я, условно, могу распинаться, какие мы замечательные, а они двумя кликами мышки выясняют: состав лаборатории — три человека, им всем за 60, видят оборудование, где спектрометру за 40 лет. Они могут выбирать, у них есть возможности аспирантуры, позиций постдока как в России, так и за границей. В естественных науках, к счастью, у нас осталось много групп мирового уровня, не хуже западных. Я убеждаю молодежь, что лучше уж получить знания здесь, защититься и пойти на постдок, тем более что весь мир работает по этой системе, и там уже другая зарплата. Аспирант едет как раб, за еду делает, что ему велит руководитель, а постдок может приезжать со своими темами.
Много проблем с молодежью решится на государственном уровне, если сделать систему мобильной аспирантуры и постдоков. У нас масса вузов, многие из них хорошие, выпускают много неплохих студентов, но хороших научных школ в провинции мало. Нужно сделать так, чтобы талантливые студенты, аспиранты, могли работать там, где им интересно. Для этого нужно построить при сильных научных центрах гест-хаусы. На весь Троицк нужно общежитие на 200 мест, маленький трехэтажный домик, который оплодотворит все девять институтов. Постдоков почти не нужно учить, они все закончили аспирантуру, занимались наукой и что-то уже умеют. Они сразу же включатся в работу.
О возможностях
В Англии, Америке люди больше спешат, потому что им еще нужно преподавать в университетах, и у них очень много делает молодежь: аспиранты и постдоки. Во Франции и Германии люди реально сами много работают. В Японии есть восточный менталитет, специфика взаимоотношений старший—младший, кто «сан», а кто «сэнсэй», хотя есть и вполне демократические отношения. В большинстве западных стран в исследовательских центрах практически не осталось механиков, если им нужна какая-то деталь, они заказывают ее на стороне. Такой мобильности у нас нет, и фирм с такими возможностями мало, но, видимо, будем двигаться в этом же направлении.
Специфика в России еще и в том, что нам сейчас говорят, что нужно войти в пятерку по числу публикаций (сейчас мы где-то на 10–15-м месте, по физике — чуть лучше), это не очень правильно. Может, не идеально было и в СССР, где была возможность чем хочешь, тем и заниматься, порой далеко от мейнстрима, от горячих тем. Сейчас такое практически нереально: основные деньги распределяются по грантам, и мы вынуждены писать много статей. Порой вместо того, чтобы написать одну хорошую, пишем пять средних или десять плохих; вынуждены заниматься горячими темами, которые нам самим иногда кажутся неинтересными. А своими темами — заниматься практически за бесплатно. В советское время был нужен отчет в полстранички в конце года, а сейчас половина времени уходит на заявки на гранты, а половина — на отчеты по ним, а в остальное время, в перерывах,— слабенькие статьи в потогонном режиме. Нам ставят в пример Китай, где за последние годы в три раза выросло количество научных сотрудников и в 20 раз — количество публикаций. Но могу сказать, что 99% публикаций китайцев в моей области можно смело выбросить в мусорную корзину.
О реформах РАН
Тут хорошего мало. Агентство (ФАНО) упразднили, но его сотрудники переехали в министерство на те же должности или даже с повышением. Многие их них — толковые симпатичные люди, иногда слушают ученых, но мы пришли к тому, с чего начиналось ФАНО,— наукой руководят бухгалтеры, пусть и высококвалифицированные. Замминистра Григорий Трубников формально наш, физик-академик, но он отвечает лишь за научную политику и не распоряжается финансами. Сейчас все замерло и затихло, у министра Михаила Котюкова до нас меньше доходят руки. Небольшой сдвиг, который произошел в 2018 году, связан с принятыми поправками к 253-му закону. Президент РАН Александр Сергеев говорил о трех этапах: первый — внести поправки в федеральный закон, второй — получить особый статус для академии: сейчас РАН и институты приравнены к ателье, парикмахерским. Мы «оказываем услуги населению», и это совсем не учитывает творческий характер науки. Третий этап — постепенное возвращение институтов под руководство РАН. Это был план на короткий срок, но он растягивается, идет подковерная борьба. Президент РАН надеялся, что к осени 2018 года закон о РАН уже будет принят, но год прошел, результата не видно.
Александр Сергеев говорит: «Нам поручили всю научную экспертизу». Он вроде бы этим доволен, а многие ученые — напротив. Кроме 11 тыс. тем в академии мы должны провести экспертизу массы тем вне этого списка — десятки тысяч тем университетов и прикладных институтов. А кто это будет делать? Времени и сил у членов академии на это нет, подключать институты у нас, как и у академика Сергеева, оснований нет. Президент РАН говорит: нужно привлекать научные советы, найти экспертов, найти механизмы, чтобы ученых из наших институтов использовать для общих целей, найти средства. То есть все ставится с ног на голову! Академия должна проводить экспертизу серьезных и важных вещей: глобальных инициатив, государственных программ. Но глобальные проекты с академией не обсуждаются, а мы должны заниматься экспертизой проектов доцентов из Улан-Удэ! Все решается на келейном уровне, в других кабинетах. У ректора Высшей школы экономики Ярослава Кузьминова — тесные контакты с властями, Михаил Ковальчук, президент Курчатовского института, вообще небожитель, для которого президент страны легко доступен! Кстати, недавно в заявлении клуба мы спросили, почему правительство ни разу не поручило РАН провести экспертизу программ развития Курчатовского института, «Сколково», Высшей школы экономики, технологической долины МГУ и т. д. Крик души, конечно, никто не поручит, они сами с усами!
О санкциях
Санкции повлияли очень мало, хотя несколько раз было так, что закупки оборудования, которые мы планировали в США, приходилось отменять, потому что они попадали по санкции, приходилось искать корейский или немецкий аналог. В личном общении это вообще не мешает, разве что сейчас затруднено получение виз в Америку и Англию. Вижу также придирчивое отношение к публикациям. Если в 1990-е годы российские публикации приветствовались, даже относительно слабые, то сейчас я вижу, что идет не совсем честная игра. Особенно это касается высокорейтинговых журналов. Мне гораздо легче публиковать статью с соавтором из Англии, чем самому сражаться за нее.
О кризисе
Кризис не в физике, а в отношении общества к науке. У общества нет физического, информационного, технологического голода. У человека есть компьютер или айфон, он его почти устраивает, более качественный ему не нужен. В XIX веке было заблуждение, что потребности человека будут по экспоненте расти все время. Оказалось, нет, и если человек очень голодный и съест много хлеба, то курицу он съест, но без аппетита. А если человек может есть непрерывно и хлеб, и курицу, то без черной икры он вполне обойдется. То же самое и с наукой: общество стало потребительским, и оно потребляет игрушки, которые дает наука, это стало обыденным. Заказа на науку от общества нет, всем управляет государство. Если я скажу, что я открыл неизвестный переход новой природы в жидкости, и это будет переворот в науке, мне скажут — ну и что? Но если я скажу, что жидкость помогает вдвое быстрее производить полиэтилен, скажут, что это перспективно. Физики всегда были вынуждены лукавить, говоря, что это для чего то нужно.
http://1julyclub.org/node/307
